«Не предать себя» (Биография М. А. Булгакова)

Ольга Наумова

Не срывайся, не падай, не ползи.
Ты — это ты, и, пожалуй, это самое главное.

М. Булгаков — молодому писателю

О том, как жил и писал Булгаков, стоило бы написать роман. Конечно же, с примесью фантастики и даже чертовщины, с ноткой трагизма и горьким сарказмом, с тенью тайны и щемящей искренностью. Роман о «бедном и окровавленном Мастере», который заслужил покой, но не обрел его при жизни. Или обрел? Но такой роман смог бы написать только сам Булгаков. И написал.

Жил в городе Киеве, в семье преподавателя Духовной академии, мальчик. Первый сын в большой и дружной семье. Талантлив, остроумен, начитан. Окончил медицинский факультет Киевского университета, рано женился. Как могла пойти линия его судьбы — этого уже никто не знает. Потому что шла первая мировая война.

По распоряжению военно-санитарного управления Михаил Булгаков работает врачом в Смоленской губернии, а в феврале 1918 г. из-за болезни возвращается в Киев. Следующие два года булгаковской биографии просматриваются очень смутно — во всяком случае, сам он всячески этому способствовал. Что и понятно — иметь сомнительную биографию в стране Советов могли только лояльные писатели, доказавшие преданность строю. Булгакова в лояльности никто не заподозрил бы, поэтому рисковать было нельзя.

Так что же он скрывал? Читайте «Белую гвардию» и рассказы. Из 14 приключившихся в то время в Киеве переворотов Булгаков присутствовал при 10. В качестве военного врача его мобилизовывали то Петлюра, то красные, то белые (именно эта последовательность волновала его больше всего). Впоследствии Булгакову пришлось всячески затушевывать даже свое медицинское образование, чтобы избежать лишних вопросов о своем участии в Гражданской войне.

В самом конце 1919 г. Булгаков осел во Владикавказе, оставил медицинскую службу и вообще занятия медициной и начал работать в местных газетах. С этого момента жизнь его потекла по другому руслу. В Киев на постоянное жительство он больше не возвращается, переезжает в Москву, меняет профессию, а в сущности — и судьбу. Но только ли желанием скрыться от прошлого объясняется этот крутой поворот?

Уже позже, 26 октября 1923 г., Булгаков записал в дневнике: «В минуты нездоровья и одиночества предаюсь печальным и завистливым мыслям. Горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрек себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого. Литература теперь трудное дело. Мне с моими взглядами, волей-неволей выливающимися в произведениях, трудно печататься и жить». Но вот запись от 6 ноября: «В литературе вся моя жизнь. Ни к какой медицине я никогда больше не вернусь... Я буду учиться теперь. Не может быть, чтобы голос, тревожащий сейчас меня, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним — писателем. Посмотрим же и будем учиться, будем молчать».

Этот вещий голос будет тревожить его всю жизнь. И, как бы ни было трудно, не позволит предать себя, не даст забыть о главном — о предназначении.

Булгаков приехал в голодную Москву в сентябре 1921 г. и после скитаний обрел первое московское жилище. Это была легендарная квартира № 50 в нынешнем доме № 10 по Большой Садовой, за которой закрепилась слава «нехорошей квартиры». И началась его московская журналистская жизнь. В 1922 г. появляются наброски того, что станет известно читающему миру под названием «Белая гвардия» и что докажет этому миру, что родился большой писатель. Роман начал печататься в конце 1924 г. в журнале «Россия», но так и не был издан полностью — журнал в середине следующего года закрыли. Но это было уже не важно. Уже вышел первый сборник его повестей и рассказов — «Дьяволиада», «Роковые яйца». Уже было написано «Собачье сердце» и первый рассказ из цикла «Записки юного врача», уже во МХАТ была сдана первая редакция пьесы «Белая гвардия» — потом она превратится в «Дни Турбиных», пьесу с такой же трагической судьбой, как и у ее автора. Булгаков много писал. Ему только-только за тридцать, он талантлив, активен, известен, его пьесу собираются ставить в знаменитом МХАТе. И все бы хорошо, но... вспомним дневник: «Мне с моими взглядами... трудно печататься и жить».

* * *

Дадим слово самому писателю: «В годы 1922–1924, продолжая газетную работу, писал сатирические повести и роман „Белая гвардия“. В 1925 году, по канве этого романа, написал пьесу, которая в 1926 году пошла в Московском Художественном театре под названием „Дни Турбиных“ и была запрещена после 289-го представления. Следующая пьеса „Зойкина квартира“ шла в театре имени Вахтангова и была запрещена после 200-го представления. Следующая — „Багровый остров“ шла в Камерном театре и была запрещена приблизительно после 50-го представления. Следующая — „Бег“ была запрещена после первых репетиций в Московском Художественном театре. Следующая — „Кабала Святош“ была запрещена сразу и до репетиций не дошла» (из автобиографии 1931 г.).

Итак, к 1929 г. окончательно выяснилось положение Булгакова. Все его пьесы были сняты из репертуара, ни строчки не печаталось, на работу его никуда не принимали, в поездке за границу отказали. Творчество этого большого писателя осуждалось и не принималось ни властью, ни критиками, ни собратьями по цеху. Что касается последних, многие из них были вынуждены в советские времена как-то приспособиться, «перестроиться», а он приспосабливаться не хотел и потому представлял собой живой укор тем, кто «перестроился».

Критика в адрес Булгакова очень скоро перешла в травлю, в моральный террор, в грязную брань: Алексея Турбина печатно называли «сукиным сыном», а автора пьесы рекомендовали как «одержимого собачьей старостью». О Булгакове писали как о «литературном уборщике», подбирающем объедки после того, как «наблевала дюжина гостей». Писали так: «...Мишка Булгаков, кум мой, тоже, извините за выражение, писатель, в залежалом мусоре шарит...» («Жизнь искусства», № 44, 1927). Писали «о Булгакове, который чем был, тем и останется, новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы» («Комсомольская правда», 14 сентября 1926 г.)... Булгаков подсчитал, что в прессе СССР за 10 лет его литературной работы из 301 отзыва о нем похвальных было три, враждебно-ругательных 298. А после того, как в феврале 1929 г. Сталин негативно отозвался о пьесе «Бег» («антисоветское явление»), травля эта усилилась и приобрела уже официальный характер. Партийный чиновник А.И. Свидерский, «заведовавший» искусством, писал 30 июля 1929 г. в официальном письме секретарю ЦК ВКП(б) А.П. Смирнову: «Я имел продолжительную беседу с Булгаковым. Он производит впечатление человека затравленного и обреченного. Я даже не уверен, что он нервно здоров. Положение его действительно безысходное».

* * *

Ему советовали написать «коммунистическую пьесу», обратиться к Правительству СССР с «покаянным письмом» с отказом от прежних взглядов и т. д. Этого совета он не послушался. Он не нашел ничего лучше, как в этой ситуации писать... «роман о дьяволе» (!) — именно так он его называет. Вспоминается, как Воланд восклицает в ответ на слова Мастера: «О чем, о чем? О ком? Вот теперь? Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы?»

Да, «вот теперь», в тот момент, когда на шее страны и на его собственной шее затягивалась петля, он не нашел ничего лучше, как писать роман о свободе — о свободе художника, о свободе творчества, о свободе человека. Он не нашел ничего лучше, как писать роман о добре и зле, о предательстве и трусости, о вечной любви и милосердии. Писать произведение, которое заведомо не могло быть напечатано — это было ясно и без всякого Алоизия Могарыча.

Уже в 1938 г. он напишет жене: «Передо мною 327 машинописных страниц (около 22 глав). Если буду здоров, скоро переписка закончится... „Что будет?“ — ты спрашиваешь. Не знаю. Вероятно, ты уложишь его в бюро или в шкаф, где лежат мои убитые пьесы, и иногда будешь вспоминать о нем. Впрочем, мы не знаем нашего будущего. Свой суд над этой вещью я уже совершил, и, если мне удастся еще немного приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной в тьму ящика...»

* * *

«Дописать раньше, чем умереть».

Этой фразой Булгаков начал очередную редакцию романа, который тогда еще не обрел своего нынешнего, всем известного названия. Всего редакций было не то три, не то шесть, не то восемь — литературоведы спорят до сих пор. Замысел у писателя возник еще в 1928 г., а первые варианты текста относятся к 1929 г. — году Великого перелома в стране и в судьбе Булгакова.

Он писал этот роман всю оставшуюся жизнь — а оставалось ему 11 лет. За эти 11 лет произошло многое. Он послал письмо Правительству СССР — то ли ультиматум, то ли крик гибнущего человека. Ему позвонил Сталин, только что потерявший одного «своего» литератора — Маяковского и, видимо, не желавший терять еще одного (Булгаков был уже на грани самоубийства). Его снова (не без протекции Сталина) взяли на работу во МХАТ. После снятия из репертуара пьесы о Мольере (она прошла всего семь раз) он ушел, смертельно оскорбленный и смертельно измученный. Работал в Большом театре в должности либреттиста (!). Писал книгу о любимом им Мольере для ЖЗЛ, которую у него отказались принять...

И все эти годы он вновь и вновь возвращался к своему «последнему закатному роману». Сначала это действительно был роман о дьяволе с характерной булгаковской чертовщинкой — первые редакции имели соответствующие варианты названия: «Великий канцлер», «Сатана», «Шляпа с пером»... Но потом первоначально яркая сатирическая нота начинает звучать тише, отходит на второй план, появляется новый герой — Иванушка, старые обретают другое лицо... И вот 12 ноября 1937 г. Елена Сергеевна записывает в дневнике: «Вечером М.А. работал над романом о Мастере и Маргарите». И снова он писал, сжигал, снова писал, переписывал, вносил исправления...

Последняя редакция проводилась в последние полгода жизни писателя. Он умирал и знал об этом — сам был врачом. Гипертонический нефросклероз давал ухудшение зрения, а временами — полную слепоту. Тогда он диктовал исправления жене. Последний раз Булгаков работал над романом 13 февраля 1940 г. А 10 марта он умер.

Елена Сергеевна вспоминала, что как-то в конце болезни был момент, когда он уже почти потерял речь и у него выходили иногда только концы или начала слов. Она сидела у изголовья, и Михаил Афанасьевич дал понять, что ему что-то нужно. Жена предлагала ему лекарство, питье, но было ясно, что это все не то. Тогда она догадалась и спросила: «Твои вещи?» Он кивнул с таким видом, что и «да», и «нет». Она сказала: «„Мастер и Маргарита“?» Он, страшно обрадованный, сделал знак головой: «Да, это». И выдавил из себя два слова: «Чтобы знали, чтобы знали»...

Почему эта вещь была так важна? Почему он писал ее, прекрасно понимая, что ее никогда не напечатают?

Конечно, в романе много автобиографичного. Конечно, в нем много ядовитой булгаковской сатиры на современников (характер у него был не ангельский). Но ведь не жалость к себе, не обида движет человеком в последние минуты жизни! Тогда что? Надо полагать, в романе Булгаков оставил итог своей жизни, весь свой опыт — писательский, человеческий, философский. Выстраданный опыт «бедного и окровавленного Мастера» — так он назвал в своей книге Мольера.

* * *

Так о чем роман «Мастер и Маргарита»? О том, как человек может работать со своей судьбой. О том, какие шансы даются человеку на его жизненном пути, и о том, что бывает, когда он использует эти шансы и когда не использует. Это роман о том, может ли человек найти свое предназначение и нужно ли ему это.

Воланд — образ, который, с большими изменениями, прошел через всю историю создания романа. Но что это за персонаж? Князь тьмы, дьявол, сатана? Вспомните эпиграф: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Какой он, Воланд, — злой, добрый? Он не добрый, он не злой, он даже не судья. Отчасти он наблюдатель — действует он мало (особенно если сравнить с его сверхактивной свитой). Отчасти — катализатор, ускоряющий процессы, происходящие в душах. Но еще Воланд — это зеркало, которое было поднесено к городу Москве и его обитателям. И москвичи 1 мая 1929 г. получили возможность увидеть себя такими, какие они есть, нравится им это или нет.

Как же они на это реагируют?

Большая часть москвичей отнеслась к появлению Воланда как к стихийному бедствию: что-то пронеслось, что-то сгорело, кто-то пропал — они просто не поняли, что произошло. Булгаков рассматривает их в массе — например, как толпу из Варьете, как посетителей ресторана в Грибоедове или покупателей в торгсине на Смоленском рынке.

Другой разряд героев — это те, с кем персонально пообщались Воланд и его помощники. Степа Лиходеев, Никанор Иванович Босой, буфетчик Соков, дядя из Киева Поплавский, Варенуха, финдиректор Римский — они попали в водоворот событий, с ними происходят самые разные, иногда чудовищные вещи, но они тоже как будто марионетки: их превращают, их выкидывают в Ялту, спускают с лестницы, им показывают фильм ужасов (помните эту жуткую сцену с вампиром Варенухой и Геллой?) и т. д. Это люди, которые мало задумываются о своей судьбе, им нужны вполне осязаемые вещи — деньги, квартира, женщины, выпивка... Уж какое там предназначение, какой там внутренний голос!

Но есть в романе и другой тип персонажей — к ним можно отнести Берлиоза и, скажем, поэта Рюхина. Это не главные герои, но очень и очень характерные — ведь Булгаков в жизни был окружен преимущественно такими людьми.

Берлиоз — из «перестроившихся». До революции он наверняка был умеренно верующим — как все. А теперь он атеист (как все) и проводит разъяснительную работу с молодым поэтом. Какая там судьба? Какая ответственность перед судьбой? Пусть Воланд прямым текстом говорит, что все не случайно, что на все есть причины и есть последствия («Кирпич никому и никогда...») — Берлиоз предпочитает «не слышать». В более ранних версиях романа этот мотив еще более заострен: умный Берлиоз имеет возможность спасти дремучего Иванушку, но не делает этого, самоустраняется.

С Рюхиным разворачивается даже еще более интересная история. Рюхин — это тот самый поэт, который в Грибоедове помогал вязать спятившего Иванушку. Он отвез Бездомного в клинику Стравинского и попал ему под горячую руку. Иванушке, который уже встретился с Воландом на Патриарших и стал своеобразным отблеском его зеркала, «приспичило обличать Рюхина»: «...кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария... а вы загляните к нему внутрь — что он там думает... вы ахнете!» После первого прилива обиды Рюхин осознает: горе не в том, что слова Бездомного обидные, а в том, «что в них заключается правда». «Ему — тридцать два года! В самом деле, что же дальше? — И дальше он будет сочинять по нескольку стихотворений в год. — До старости? — Да, до старости. — Что же принесут ему эти стихотворения? Славу? „Какой вздор! Не обманывай-то хоть сам себя. Никогда слава не придет к тому, кто сочиняет дурные стихи. Отчего они дурные? Правду, правду сказал! — безжалостно обращался к самому себе Рюхин, — не верю я ни во что из того, что пишу!..“»

Человек очень ясно увидел себя, свою судьбу, свое прошлое, настоящее и будущее. Но что же дальше? Как поступит он с тем, что открылось ему в этом безжалостном, но справедливом зеркале? «...Через четверть часа Рюхин, в полном одиночестве, сидел, скорчившись над рыбцом, пил рюмку за рюмкой, понимая и признавая, что исправить в его жизни уже ничего нельзя, а можно только забыть».

* * *

В библейской, «символической» части романа происходит очень похожая история.

29 год нашей эры. Пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Ему тоже дается шанс — в форме выбора: либо он просто утверждает приговор Синедриона и тем самым отправляет на смерть бродячего философа в голубом разорванном хитоне, Иешуа Га-Ноцри, и сохраняет status quo, либо не утверждает приговор, спасает Иешуа, но, скорее всего, теряет свое положение и даже, возможно, жизнь. Очень простой выбор. Очень явственное прикосновение судьбы. Понтий Пилат — не поэт Рюхин, он человек проницательный (помните Иешуа: «Ты производишь впечатление очень умного человека»?), и он все понял. Прокуратор честно сделал попытку спасти Иешуа, сформулировал свой вердикт так, что все, вроде бы, должны быть довольны: Синедрион получает наказанного преступника, Иешуа — жизнь, а он, Пилат, — врача и тонкого собеседника. Но так не может быть, выбор слишком серьезен, чтобы можно было обойтись компромиссом. И когда Понтий Пилат узнает, что Иешуа обвиняется в оскорблении кесаря, разговор идет уже другой. Пилат еще пытается что-то предпринять — утвердив приговор, уговаривает первосвященника Каифу помиловать Иешуа. Но компромисс с судьбой невозможен. Ты должен сделать выбор, а не торговаться.

Понтий Пилат свой выбор сделал — «умыл руки» — и 1900 лет после этого расплачивался. В чем был его грех? «Один из самых страшных пороков — трусость». Для Булгакова это было очень жизненно.

Вообще вся история с Пилатом, если бы она не была так заретуширована, представляла бы точный слепок с современной Булгакову действительности. И вопросы роман ставил очень жизненные. Властен ли правитель над тем, что происходит? Или над ним есть еще какие-то силы? Виноват ли он в тех злодеяниях, которые творятся в его стране? Вопрос был не риторический для того времени, когда один за другим десятками, сотнями, тысячами, миллионами гибли люди.

Но Булгакова волновал не только правитель, его волновали собратья по цеху искусства, люди, которые имели реальное воздействие на сердца и души человеческие. Как они вели себя в такой же ситуации? Наверное, большинство поступало как Понтий Пилат — в лучшем случае умывали руки. А в худшем предавали из трусости, из той самой трусости.

Нам сложно судить о тех временах и о тех людях. Судить кого-то вообще бессмысленно. Мы живем в другую эпоху, нам не грозит смертельная опасность. А если бы грозила — предали бы? испугались? пошли до конца? Не знаю. И этого не знает никто, пока реально не окажется в такой ситуации.

Сегодня все по-другому, хотя судьба подкидывает иногда то путч, то октябрь 93-го. В обычной жизни все проще по форме: прогнешься или не прогнешься? Поступишь «благоразумно» или так, как говорит совесть, внутренний голос? Но по сути это все те же вечные вопросы.

Пилат свой счет оплатил и закрыл, встретился с тем, с кем так хотел поговорить, — с бродячим философом в голубом хитоне, и они пошли вместе по лунной дороге. Правда, для этого потребовалось 19 веков.

* * *

Но всегда ли так сурова бывает встреча с Воландом?

Есть герои в романе, о которых так не скажешь, — Иван Бездомный и Левий Матвей. Чем сходны эти два персонажа — один сборщик податей, другой поэт?

Иванушка — человек очень наивный, простой, невежественный, и в этом его счастье — он ничем не закрыт, он просто не успел нарастить панцирь. Наверное, поэтому до него и дошел этот шанс. Встреча на Патриарших имела колоссальное воздействие на его жизнь. Он попал в психиатрическую лечебницу и имел там много времени, чтобы поразмышлять. (Лучше, конечно, до этого не доводить и поразмышлять пораньше.) Когда Мастер и Маргарита покидают Москву, единственный человек, с которым захотел попрощаться Мастер, был Иван Бездомный. «Иванушка просветлел и сказал: „Это хорошо, что вы сюда залетели. Я ведь слово свое сдержу, стишков больше писать не буду. Меня другое теперь интересует... я другое хочу написать. Я тут пока лежал, знаете ли, очень многое понял“».

Потом из эпилога мы узнаем, что он стал историком, ему внушили, что он болел, но вылечился. Но это все уже не так важно: главное, что он отказался он не-своего, сделал шаг в сторону предназначения.

И точно так же изменилась жизнь Левия Матвея. Сборщик податей, он встретил за городом бродячего философа Иешуа, бросил деньги на дорогу и пошел за ним. Одна встреча, одно мгновение — и человек меняет свою судьбу. Легкой его жизнь не стала, но он нашел своего внутреннего человека.

И только Левий Матвей и Иван Бездомный называются в романе учениками. Ученик — это тот, кто учится, кого учитель-судьба чему-то может научить. А все остальные оказываются второгодниками: им все сказали, все показали, дали все возможности, а они всё упустили, и им придется ждать следующего визита Воланда.

Но разве нужно его ждать?

* * *

Мастер и Маргарита не стали дожидаться Воланда. Они изменили судьбу раньше, еще до этого принудительного знакомства с самими собой. Потому, наверное, их именами и назван роман, хотя «главных» героев в романе несколько — Воланд, Понтий Пилат, Иешуа, Иван Бездомный...

Жила Маргарита в своем готическом особнячке, имела все, чего могла бы пожелать женщина и тогда, и теперь, — молодого, красивого, доброго мужа, деньги, квартиру, туалеты и никаких бытовых забот. И что, она была счастлива? «Ни одной минуты!» В какой-то момент она поняла, что еще немного — и она просто умрет. Тогда она взяла желтые цветы, которые ненавидела, — как знак, как флаг, как крик, — и вышла из дома. И на углу Тверской и переулка встретила свою любовь. Ее жизнь изменилась очень круто, но она сама ее изменила. Она сама, без всякого Воланда, сделала шаг навстречу «настоящей, верной, вечной любви».

Мастер — историк, работал в каком-то музее, переводил с каких-то языков. Потом по облигации он выиграл 100 000 рублей. Как можно потратить такую сумму? По-разному. А он ушел из дома, снял подвальчик у застройщика и сел писать роман о Понтии Пилате. В советские времена — о Понтии Пилате! Зачем? Кому это было нужно? Это обещало славу? Вряд ли. Это обещало деньги? Он об этом не думал. Он писал, потому что не мог не писать. Это то, что в нем жило. Это было его настоящее. Его суть, его натура. Вещий голос, тревоживший его, — вспомните булгаковский дневник.

А что же Воланд? А Воланд просто воздал по заслугам, по справедливости. Каждый получил то, к чему стремился. Кто гнался за шальными деньгами — получил фантики, настоящую цену этих денег. Кто пренебрег ответственностью перед судьбой — получил предсказанную смерть. А кто шел за внутренним голосом, обрел счастье.

* * *

Как-то Илья Ильф сказал Булгакову: «Вы счастливый человек, без смуты внутри себя». Читаешь — и хочется закричать: «Это Булгаков-то — счастливый человек?» После всего, что ему пришлось пережить, после «убитых пьес», после вынужденной немоты и жизни на грани самоубийства?

Но перечитываешь «Мастера» и понимаешь: да, счастливый. Потому что не предал себя. Потому что обрел покой — внутренний покой. Потому что не переставал слышать «вещий голос» и следовал ему до конца.

Памяти М. Булгакова
Анна Ахматова

Вот это я тебе, взамен могильных роз,
Взамен кадильного куренья;
Ты так сурово жил и до конца донес
Великолепное презренье.
Ты пил вино, ты как никто шутил
И в душных стенах задыхался,
И гостью страшную ты сам к себе впустил
И с ней наедине остался.
А нет тебя, и все вокруг молчит
О скорбной и высокой жизни,
Лишь голос мой, как флейта, прозвучит
И на твоей безмолвной тризне.
О, кто поверить смел, что полоумной мне,
Мне, плакальщице дней погибших,
Мне, тлеющей на медленном огне,
Все потерявшей, всех забывшей, —
Придется поминать того, кто полный сил,
И светлых замыслов, и воли,
Как будто бы вчера со мною говорил,
Скрывая дрожь смертельной боли.
Март 1940

«Не предать себя» (Биография М. А. Булгакова)

Читайте также: